Подъём Штуга

[Jerico]

за качество фото извиняюсь -фоткал на телефон

[Jerico]

[Jerico]

в процессе 34-ка в зимнем камуфляже, разведрота, модель авто-"кобра", и немного крошек в масштабе 1:100

[andrei..]

дапросто охуенно.это потом все красить надо.

[Jerico]

советую посмотреть еще:
Генерал дьявола http://www.imdb.com/title/tt0047572/
Собака хочет вечно жить http://www.imdb.com/title/tt0051749/
Звезда Африки http://www.imdb.com/title/tt0049796/
ну и Сталинград http://www.imdb.com/title/tt0108211/

[Ex_gnome]

Круто прикольно, про танк КВ-1 надо будет посмотреть где он стоит, Кировск, где-там))

[Jerico]

Мотор ТИГРА:


http://www.yapfiles.ru/show/328674/9...67190.flv.html

[Арина]

Сообщение от Jerico

лью не сам , немного конверсию делаю стандартным китам от ревелли или от звезды. материал- пластик, масштаб 1:35.

сейчас заморочился масштабом 1:100

блин -это такая зараза, затягивает плотно

Здорово как!!! МОЛОДЕЦ!!
Подумала, что сделано из металла...

[Jerico]

Вот небольшой, но очень интересный рассказ про Войну

ГЕННАДИЙ КОВАЛЕВСКИЙ,
ветеран Великой Отечественной войны.
Воспоминания.

Я родился 10 февраля 1926 года в деревне Журавлевка Тевризского района Омской области. Отец мой, Игнатий Иванович, родился в Могилевской губернии в 1897 году. Мать, Соболева Александра Семеновна, родилась в Екатеринославле в 1903 году. В Сибирь переселились в 1907 году. Мать говорила, что вышла замуж в 17 лет «из-за богатства». Семья наша была многодетной: сестер и братьев, кроме меня, было еще десять душ. Правда, старшая сестра Соня умерла в 1927 году, когда ей было три годика.
Моя мать имела звание «Мать-Героиня», и получала пособие, которое начали выплачивать с 1938 года.

В деревне было 150 домов. По воспоминаниям старших, до коллективизации большинство жило зажиточно. В деревне была своя водяная мельница на реке Имсыса, маслобойня и шерстобитная мастерская. Когда организовали колхоз, все это порушили. И нужно было ездить в Тевриз – для помола муки и отжима масла. И там скапливалась такая очередь, что приходилось ждать по 10-15 дней. И еще одна беда: по рассказам очевидцев, обобществили весь скот, и он начал дохнуть. В 1931 году начался голод. Я уже не говорю о раскулачивании и высылке всех зажиточных за Васюганские болота.

Но это все я узнал значительно позже. А в то время я жил как большинство пацанов – сверстников. Ходили в деревне босиком и не только малые, но и старые. Обувались только когда шли в лес или на сенокос. Обувкой служили лапти или чирки, сшитые из кожи, которую сами тайком выделывали, ведь все шкуры нужно было сдавать государству. Одевались тоже во все свое, домотканое. Изо льна ткали холст, из него шили одежку. Из конопли вили веревки, а также вязали чувяки.

Журавлевка расположена в живописном месте: с юга течет Иртыш, с востока – река Имсыса, с запада, метрах в пятистах, расположено озеро летнее. В озере много рыбы: карась, линь, щука, окунь. В зимнее время рыба задыхалась, мы делали проруби и черпали ее сачками из воды. Вывозили рыбу целыми коробами. На озере я частенько ловил рыбу удочкой. Вставал, когда только начинало светать, брал удочку, заготовленных червей и шел на озеро. Всегда возвращался с богатым уловом.

У нас в деревне каждое место имело свое название. «Первый буерак» находился от деревни в полукилометре. Туда мы ходили собирать чернику и голубику. «Второй буерак» находился примерно в полутора километрах. Там мы собирали бруснику и грибы. Грибы мы брали только белые, подосиновики, подберезовики и грузди. А поздно осенью – опята. Здесь был смешанный старый лес, деревья – в обхват рук взрослого человека.

На «Берендеев остров» мы ходили за кедровыми шишками. А шишковали мы двумя способами. Залезаем на дерево и собираем шишки в сумку, которая висит на тебе, или сбрасываем вниз. Или делаем колот: к шесту прибиваем поперечный чурбан, ставим у кедра и ударяем по стволу, спелые шишки от сотрясения падают.

И вот однажды мы компанией пацанов собрались пойти с ночевкой на Берендеев остров, а он находился в 6 км от деревни посреди большого болота. Он очень большой, и мы много раз на нем блуждали. Там рос сплошной кедрач, много клюквы и морошки. И вот, когда мы переходили болото, а это примерно метров триста шириной, один из нас увидел медведя и закричал: «Медведь!» – мы оглянулись и обомлели: метрах в ста от нас медведь шел по болоту, но в противоположную сторону. Медведь повернул голову в нашу сторону и пошел своею дорогой, а мы рванули назад домой. В наших краях водятся две породы медведей: черный и бурый. Черный обходит человека стороной, бурый – более агрессивный, может напасть на человека. Нам повезло – повстречался черный медведь.

Дома возле нас жил охотник Пантелей. Мы ему рассказали о встрече, и через 3 дня он его убил и угостил нас медвежатиной. Это был единственный раз, когда я ее попробовал. Мать отказалась её есть, она вообще была брезгливой в еде, никогда не ела мясо зайцев, лошадей и диких уток. Да и мне медвежатина не понравилась: она имеет неприятный запах и её нужно приправлять разными специями, чтобы его отбить.

По берегу Иртыша росло много ежевики и костянки, но мы её не брали. На острове, что на Иртыше, мы собирали смородину.

Однажды мать мне говорит: «Давай за зиму свяжем бредень. Я буду коноплю прясть, а ты будешь вязать». Мать научила меня вязать, и дело у нас пошло. Это было в 1940 году, когда посадили отца, дали один год за то, что он без разрешения взял лошадь (хотя был конюхом), чтобы привезти дров. К весне я связал бредень длиной метров 6-8, и все лето мы ловили им рыбу.

Жили мы в небольшом доме из двух комнат. В первой находилась большая русская печь, на которой так хорошо спалось, особенно зимой. А так мы спали в горнице на полу, а мать – на деревянной кровати. Топливом служили корни сосны – «смолье», которое летом заготавливали и сушили. Зимой у нас часто устраивались посиделки: собирались бабы и занимались рукоделием (кто прял лен, кто вязал, кто вышивал) и пели песни. Моя мать была заводилой и очень любила петь. С работы возвращались всегда с песнями.

Я с восьми лет работал в колхозе: возил навоз на поле. Отец запрягал лошадь, садил меня на воз, и я управлял лошадью. А так же с отцом заготавливали дрова, пилили, кололи, складывали в поленницу, зимой возили домой.

В мае 1941 года я окончил семь классов. И мне уже исполнилось 15 лет. И в том же мае была большая вода. Вечером, когда мы ложились спать, вода подходила к дому деда Ивана, а мы жили у него на задах, а утром вода была уже у нас в ограде. Была затоплена вся деревня, поля и пастбища.

И в это же время начался падеж лошадей (сибирская язва). Лошадей отводили на скотское кладбище, привязывали и они там подыхали.

А здесь еще одна беда навалилась: в воскресенье деревня узнала, что на нас напала гитлеровская Германия. Мужики собрались у конторы и начали: «Кто такая эта Германия, да мы ее шапками закидаем!». Сразу же всех забрали в армию вместе с моим старшим братом Анатолием (1922 г.р.). А на третий день и отца вызвали в военкомат, а дня через два его забрали в армию, и мы опять остались одни.

В деревне мы – подростки стали главной силой. Надо было думать: как жить дальше. Поля затоплены, надо сеять, надо косить, а где? Вот и собрали нас, старых и малых, и отправили заготавливать сено за 150 км, в Большеуковский район. И там мы косили, гребли, копнили, метали в стога, а зимой возили для колхозного скота. Мне пришлось несколько раз за зиму ездить за сеном. Нагрузишь воз, а пока доедешь, половину воза скормишь лошади. К осени вода сошла и стала расти трава, но высокой не успела вырасти. И косили её в октябре и смерзлась она в кучи пополам со снегом. Зимой её привозили, смешивали с соломой и кормили коров.

Той же осенью меня призвали на «приписку» в военкомат, а зимой на военные сборы в деревню Доронино. Здесь в воскресенье занимались военной подготовкой, а остальные шесть дней в лесу заготавливали дрова. С нами был один цыган. Он не хотел работать и пошел на членовредительство: положил руку на пенек и ударил по ней обухом топора. И вот, когда после войны я приехал в 1947 году в отпуск, он меня нашел, хотя жил в другой деревне. И показал мне эту руку: она высохла, осталась кость, обтянутая кожей.

Зимой 1942 года меня опять призвали на курсы снайперов. Обучались в деревне Белый Яр, изучали устройство трехлинейки, прицел и маскировку. Три раза стреляли по мишеням на 300 и 500 м. Обучал нас хромой лейтенант. Он меня назначил своим помощником. И вот, поведу подразделение в столовую и командую «Правое плечо вперед!», а надо – левое, но ребята и без командира знали, куда идти.

источник senat.org

[Jerico]

ПОДГОТОВИТЕЛЬНЫЕ КУРСЫ

2 ноября 1943 года, когда мне было 17 лет, я был призван в Красную Армию.

Из нашей деревни призвали меня и Головнева Михаила. Вечером, перед отъездом, девчонки пригласили меня на сход и стали просить спеть меня на прощание (я пел в то время, по-моему, неплохо). И вот я спел им в тот вечер «Отец мой был природный пахарь…», «Бывали дни веселые…», «Вы не вейтесь, русые кудри…», «Хасбулат удалой…» и др.

От колхоза мне выделили пуд муки, мать настряпала булочек и блинов. На проводы пришли дядя Коля и дядя Агей. Мать где-то достала бутылку самогона, и они выпили. У меня была одноствольная «переломка» 32-го калибра. И я на прощание отсалютовал из неё, и Петр Михневич повез нас в Тевриз. В Тевризе к нам присоединились Ефимович Саша, Моисеенко Гена, Миселев Сережа и Фомин Саша. С ними я прошел обучение и попал в одну батарею на фронте. Потом на лошадях мы дней пять добирались до Ишима. В Ишим мы приехали уже затемно и нас разместили в коридоре военкомата. А утром пассажирским поездом отправили в Омск.

В Омске нас поселили в клубе им. Лобкова. Он находился у железнодорожного вокзала и был огорожен двухметровым деревянным забором. Здесь мы прожили 3 дня, спали на сцене. После чего нас погрузили в вагоны и повезли в Калачинск, в школу снайперов. А так как школа была полностью укомплектована, нас отправили в Куйбышев Новосибирской области. В Куйбышеве нас определили в артиллерийскую школу. Мы расположились в кирпичном доме на берегу Оми. Первое время при тридцатиградусном морозе мы бегали утром умываться на реку. Перед подъемом дневальный шел расчищать от снега прорубь. Она была длиной метров пять, шириной сантиметров 20-30. Так продолжалось около недели, пока не оборудовали умывальник в помещении. Туалет находился на улице, метрах в 150 от казармы. В казарме была кирпичная печь, топили её дровами. Кровати были металлические, двух ярусные. Постель – матрас, набитый соломой, подушка, две простыни и одеяло.

Занятия длились 12 часов по расписанию: подъем в 6 часов утра, час самоподготовки, полчаса – чистка лошадей каждый день, один час («мертвый час») отдыха и отбой в 23.00. Столовая находилась в центре города. И каждый день три раза мы ходили туда под строевую песню.

С нами проводили занятия по строевой, огневой, тактической и физической подготовке. Изучались уставы. Обучались езде на лошадях. Изучалась материальная часть 45-мм орудия, ПТР (противотанкового ружья) и стрелкового оружия.

Первое занятие с нами проводил командир батареи, младший лейтенант Беклемешев, который объяснял нам, что собой представляет артиллерия. Он сказал, что артиллерия – бог войны, играет главнейшую роль в наступлении. Артиллерия расчищает путь пехоте, и каждый артиллерист выше на голову пехотинца. Привёл такую поговорку: «Дурак идёт в кавалерию, а умный в артиллерию». Ещё он привёл высказывание бывшего наркома обороны Ворошилова: «Артиллеристом быть, особенно артиллерийским командиром, это значит быть всесторонне образованным человеком».

На нас возлагались обязанности по уходу за лошадьми. Ходили дежурить на конюшню, а также ездили в колхоз за сеном. Ещё нас учили, как заседлать лошадь и езде верхом. При движении подаются команды: «Аллюр!» – это шагом, «Аллюр два креста!» – рысью, «Аллюр три креста!» – галопом. На корм лошадям выдавали хлопковый жмых, который крошили, и кормили лошадей, а также ели сами, или меняли на кусок хлеба у пехотинцев. Возле нас находился склад мёрзлой картошки, которую брали для столовой. А мы брали эту картошку, когда шли на полигон. Там у нас была землянка с печкой, на ней мы и пекли эту картошку. С дровами дело было хуже, негде было их взять. Питались мы по курсантской норме: белый хлеб – 200 г, чёрный – 500 г, масла – 30 г, которое, говорят, клали в кашу – гречневую или рисовую.

Одеты мы были в старое (штопаное) обмундирование. На ногах ботинки с обмотками, также поношенные. Нас учили, как надо обуваться и наматывать обмотки, длина которых была около полутора метров. И чтобы на четыре пальца ниже колена.

Дома я был не избалован, поэтому быстро привык к новым условиям, не ходил, как некоторые, по помойкам и даже немного поправился.

Помкомвзвода у нас был сержант Кискеев, он и поиздевался над нами. Все ложатся спать, а он нас построит и начинает говорить в час по чайной ложке. Слово скажет, помолчит, опять слово, и длинная пауза. Или все спят, а он нам командует: «Отбой! Подъем!». И так беспрерывно минут 30. Но зато так нас натренировал, что за 45 секунд мы успевали одеться, намотать портянки и встать в строй. А еще приводить орудие в положение «к бою» и «отбой» за минуту. Нами также отрабатывались взаимозаменяемость номеров орудийной прислуги: вместо наводчика становился заряжающий, вместо командира – наводчик и т. д.

Стреляли мы из орудия боевыми снарядами по мишеням, а также из противотанкового ружья (ПТР). Приклад ПТР оснащен мягкой подушечкой для смягчения отдачи, но если плотно не прижмешь приклад, то сильно ударяет, что со мной и случилось по-первости. Плечо потом долго болело.

Многим другим премудростям приходилось учиться. Обо всем и не расскажешь. Но, так или иначе, в марте 1944 года мы приняли присягу. Нам выдали новое обмундирование (форму, шинель и вместо ботинок кирзовые сапоги), присвоили звание «ефрейтор» и отправили на фронт.

Начальником эшелона был назначен Беклемешев, наш командир взвода. Первая остановка была в Омске, где нас накормили горячей пищей в ресторане. Потом нас еще раза три кормили горячей пищей, а так всю дорогу держали на сухом пайке до конечной остановки – Старая Русса.