почитать.

[ошрплгп]

порадовали рассказы.
хорошо написано.
пошёл за пивом.



Кот
Война сама по себе явление отвратительное, и ничего поучительного или героического в ней нет. Растерянные люди, потерявшие веру во все, что существовало в их жизни. Убитые и раненые, которые могли бы нормально жить до самой старости, сумасшедшие, добавляющие гнетущей неразберихи. Уроды всех мастей, активизирующиеся в неспокойное время, мародеры, садисты, преступники. Журналисты, которые днем дерутся за право первыми снять растерзанный труп пятилетнего ребенка, а ночью за "редакционные" напиваются в опустевших отелях до скотского состояния. Комиссии всех рангов и всех ведомств - вестники глобализации, одетые в бронежилеты и каски, всегда наготове, но за 200 км. от ближайшей опасности. Вообщем ничего такого, что могло бы заинтересовать нормального человека.
Еще личное восприятие войны очень зависит от ландшафта. Если вокруг каменистая пустыня, выжженная солнцем на тысячи километров вокруг, люди, живущие по принципу - "убить или быть убитым", нищета и каменный век, война, как это не цинично звучит, выглядит "органичней". Органичней, чем воронки на современной автобусной станции, чем расплавившиеся от трассирующих пуль металлопластиковые фасады бизнес центров, чем развороченные телефонные автоматы с рекламой кредитных карт. Ужасно выглядят запыленные, уставшие беженцы - мужчины и женщины в современной европейской одежде. Больше всего жаль детей, обычных европейских детей, которые еще вчера не знали никаких забот, играли на видео-приставках, смотрели рекламу шоколада и конструкторов, по тем же каналам, что смотрят наши дети. А сегодня они вздрагивают от громких хлопков, больше всего на свете боятся потерять индивидуальный перевязочный пакет и родителей. А еще они с укором смотрят на нас - вот же эти солдатики, в которых они еще вчера играли, они ничем им не могут помочь, только проверяют документы их родителей и на большой карте указывают подконтрольные ООН автомобильные дороги. Вот от всего этого на войне устаешь, и начинаешь искать во всем красоту.
В тот погожий весенний денек я уже минут десять разглядывал вид, открывающийся из окна машины. Холмы, речка, разрезающая поле серебристой лентой, игрушечный лес вдали. Типичная пасторальная картинка, аккуратные домики, выстроившиеся в две шеренги вдоль хорошо заасфальтированной дороги. В таком месте хотелось бы жить, растить детей, заниматься любимым делом, приглашать в гости друзей. Я старался не смотреть на сгоревшую остановку транспорта и на рекламный щит, изрешеченный всевозможными калибрами. Но как бы я не корректировал картинку, в поле зрения все равно попадал этот дом. Он был, вероятно, самым дорогим и большим в этом поселке, добротный забор из красного кирпича, красивые кованые ворота, затейливая ковка на балконных перилах. Все это было основательно сгоревшим, черные проемы окон, пепелища построек во дворе, крыша, обвалившаяся внутрь второго этажа. Интересно, думал я, хозяин сам сжег свой дом, уходя из поселка, или он жертва этнических чисток, или это попадание фугаса? В любом случае все это было очень печально.
От раздумий меня отвлек шум и детские крики. Я вылез из машины и тут же увидел человек 10 ребятишек и Марко. Марко был в ярости - правой рукой он тряс за плечо мальчишку лет восьми, а в левой сжимал какой-то темный комок. Я направился к ним, достаточно хорошо зная Марко, я был уверен, что ситуация неординарная. Несмотря на адриатический темперамент, Марко был скуп на эмоции, особенно на службе.
- "Зачем, зачем ты убил его? Просто скажи мне, ведь он ни в чем не виноват, смотри, какой он был хороший, пушистый, маленький, неужели тебе не жалко?", Марко с трудом подбирал слова, такого сложного для него языка. Лицо его было белое, как маска, губы тряслись, таким я его еще никогда не видел. Лицо мальчика ничего не выражало, он молчал, из его глаз катились слезы, оставляя темные следы на футболке с динозаврами. Марко отпустил мальчишку, сел на корточки и положил комок на землю. Это был мертвый котенок, полосатый с обычной острой мордочкой, и с веревочной петлей на шее.
- "В чем дело?", спросил я детей - "Вы что, замучили кота? Кто же вы после этого?"
Из гурьбы детей вышла девочка лет одиннадцати и скороговоркой выпалила:
- "Йован не виноват, кот вчера убил его папу. А две недели назад кот убил моего дядю, у нас у всех дома есть коты и собаки, мы их любим. Йован больше не будет, пожалуйста, не наказывайте его".
Я был озадачен, Марко ждал от меня перевода, в это время к нам подошел местный староста, который вчера звонил на станцию и вызывал патруль. Мы с Марко прошли в его дом, и он быстро ввел нас в курс дела. Около десяти лет назад к ним в поселок приехал семейный человек, он сразу нашел старосту и взял разрешение на строительство дома. Несмотря на то, что человек исповедовал не ту религию, что остальные жители поселка, к нему относились хорошо. Он был отличным мастером, чинил любые электроприборы, а его жена выращивала восхитительные овощи. Летними вечерами во дворе она тушила их и добавляла специи, секрет которых до конца известен лишь поварам Востока. Иногда на лавочках перед его домом местные старики собирались выпить, он не пил, но всегда добродушно садился рядом и попыхивал душистым табаком. Его дочь играла на маленькой круглой гитаре и очень хорошо училась, все дети ее любили и никогда не давали ей понять, что она тут новенькая. Вообщем поселок приобрел еще одного отличного гражданина, который своевременно вносил деньги на всякие местные улучшения. Дети за глаза называли его "Кот", уж очень он был черноволос, а его торчащие в разные стороны усы и янтарные глаза, делали сходство еще сильнее.
Кот и его семья пострадали от начавшейся войны первыми в поселке. Никто точно не знал, как все произошло, через их поселок шли озлобленные отступающие войска. В тот вечер пьяный командир дал оплеуху старосте, за то, что тот отказался "помочь защитникам отечества материально". Поселок всегда жил небогато, а в то время особенно.
- "Всех бы вас расстрелять, сволочи!", надрывался пьяный командир,
- "Ухватились женам за юбки, твари трусливые, завтра босняки придут и отдерут вас тут, как шлюх, вспомните меня!"
Еще через час, подзаправившись спиртным, он вышел голый по пояс и с автоматом в руках на центральную улицу.
- "Еще эту суку тут пригрели, кто он вам? Почему вы его не повесили? Может, вы ему тут поле пашете, как рабы? Почему у него самый большой дом? Вам не стыдно? Ну, ничего, сейчас я вам помогу..."
Староста дважды пытался в ту ночь препятствовать разбою, но только получил ботинком в лицо от "защитников отечества". Утром, когда отряд ушел из поселка, большой красный кирпичный дом горел.
- "Они изнасиловали его жену и дочь, потом избили их. Его они побрили и заставили пить водку и есть окорок, потом жгли его паяльником", староста сжимал морщинистые руки в кулаки, видно было, что даже сейчас ему больно вспоминать об этом. - "И все такие молодые, не старше тридцати, и все на вид такие образованные из университетов, не то, что мы тут, крестьяне. Вообщем он утром пришел в себя, у него было спрятано где-то ружье, он застрелил свою дочь и жену, поджег дом и ушел".
- "И что же?", спросил я - "Он начал убивать своих односельчан? Где он живет, почему дети думаю, что это он?"
- "Живет он в лесу, там есть еще один поселок, ну вы знаете, он полностью разрушен бомбардировками, похоже, зимой он жил где-то там в подвале. Убил он уже троих, я писал заявление на станцию. Все убитые наши односельчане, все в момент смерти были одеты в форму. Стреляет издалека, даже не всегда выстрел слышно. Вообщем я своему сыну запретил надевать форму дома. Вот когда отъедет на машине километров десять, пусть и переодевается, я вообще форму еще с армии ненавижу, но молодежь сейчас без этого не может, понимаете?"
Я перевел Марко, то, что он не понял, мы связались со станцией и вкратце описали ситуацию дежурному. Через пятнадцать минут мы получили добро от комиссара остаться в поселке. В то же время, нам категорически запрещалось самостоятельно разыскивать "снайпера" и вменялось в обязанности выгонять всех журналистов, которые бессовестно прослушивали эфир и вполне могли примчаться в поисках "жареных" кадров.
После короткого брифинга, мы позвали старосту, и я попросил принести форму его сына. Минут через пять староста вернулся, неся в охапке зеленую форму, за ним в комнату просочился крупный, домашнего вида, парень. Он бурчал по английски, поглядывая на нас с Марко
- "Ну вот, отец, они замажут мне форму или порвут, а мне ни за что не выдадут новой до следующего года"
- "Не грусти, как тебя зовут? Присаживайся", придвинул я стул. - "Если с формой что случится, я привезу тебе со станции новую, и не такую дрянь, как эта, а офицерскую".
- "И Бундесверовские ботинки", с надеждой спросил парень.
- "Ботинки твои я брать, не намерен", со смехом сообщил я ему. - "Сегодня вечером мне нужна твоя помощь. Если ты согласен, то на следующей неделе мы с Марко привезем тебе пару ботинок, вашу офицерскую форму, поясной ремень с "элисовскими" пряжками и подсумки к нему, а чтобы твой папа не волновался, мы добавим еще легкий бронежилет, одним словом - ты будешь просто Терминатор", Марко, услышав знакомое слово, заулыбался. По лицу парня было видно, что он готов на подвиг, уж очень крепкая мотивация. Через пару часов, когда начало уже темнеть, весь план был проработан в деталях, мы поужинали, вымылись и легли спать в "приемной" у старосты.
Рано утром староста, переодетый в мою форму, сел за руль нашей машины и, посигналив, отбыл из поселка. Чуть позже сын старосты с товарищем выехали на поле, граничащее с лесом, на мини-тракторе и сгрузили с прицепа мешки. Два мешка, в одном мешке был аккуратно упакованный Марко, с биноклем и моей СВД (Снайперская Винтовка Драгунова), второй мешок с картошкой уложили поперек, Марко лежал как король, с упором в картошку, укрытый с головой мешковиной. Немного повозившись для вида, ребята с гиканьем унеслись на мини-тракторе назад к домам.
План наш был достаточно простой с тактической точки зрения. Дети, шаставшие в лесу, всегда находили длинные винтовочные гильзы у первых к полю деревьев, там же они любили лежать на подстилках из веток и листвы, значит с позицией Кота мы определились. От Марко до леса было около 200 метров, в бинокль он видел каждый листочек на дереве. От моего "балагана" до позиции было порядка 400 метров, тоже недалеко, мне было из-за чего волноваться. Балаганчик я устроил что надо, на небольшом пригорке прямо посреди поля стоял капитально построенный домик для сельхозинвентаря общей площадью, метров двадцать, обычный кирпичный коробок с крышей из шифера и широким окном (видимо экономили на кирпиче). Этот домик как будто был создан для нас.
Когда стрелки часов показали 12-00, я услышал из радиостанции условное шипение на нашем с Марко канале. Я в ответ тоже нажал на тангенту и, слегка покачиваясь, вышел из домика. Вытащил таз, ведро, вылил в таз воду, начал плескаться, расстегнул зеленый китель, спустил портупею и беспечно умывался, руки мои дрожали, ноги готовы были по первому требованию бросить тело за стену домика, весь слух напряженно ловил сигнал от Марко, но станция молчала. Я вылил воду из таза, не спеша, вытерся полотенцем, унес ведро и таз назад в домик, прижал тангенту и спросил:
- "Ну?"
- "Его нет", прошептал Марко - "В мешке много гнилой картошки, воняет", пожаловался он.
- "Ладно, приступаю к плану "B"", сообщил я и вынес из домика ящик.
Поставил на него жестяные банки, отошел на 10 метров, достал из кобуры пистолет и начал беспорядочно "по-ковбойски" не целясь их расстреливать, грохот, вероятно, стоял еще тот, но я ничего не слышал, лишь ждал сигнала от Марко. Когда я, пошатываясь, пошел ставить, слетевшие банки, станция ожила. Марко, судорожно отжимая тангенту, зашептал
- "Давай, давай, в дом".
Я нарочито медленно пошел к домику, сердце стучало как конголезский барабан, я изо всех сил давал команду телу - не бежать. Зайдя в домик, я взглянул на часы 12-45, подполз к оконному проему и выдвинул в проем чучело в зеленом кителе и тыкво-головой. Через 10 секунд повернул чучело в профиль, махнул рукавом кителя.
- "Смотрит прямо на тебя", предупредил Марко.
- "Можешь снять?", спросил я.
- "Нет, вижу только ствол и оптику, он ко мне еще под таким углом хорошим, попробуй его высунуть", голос Марко был сух, чувствовалось - он готов.
- "Попробую", пообещал я и приложил к тыкве свою руку с биноклем, второй рукой начал медленно поворачивать чучело вокруг оси. Все произошло одновременно, тыква взорвалась прямо у меня перед носом, бинокль выпал из моей отдернувшейся руки, я услышал тихий хлопок и более громкий с позиции Марко, станция голосом Марко поинтересовалась
- "Жив?"
- "Да", я вытирал с лица тыквенное пюре. - "Ты взял его?"
- "Да, но не в голову, угол плохой, он там катается в листве, побежали"

Я выскочил из домика и галопом побежал к позиции Марко, его там уже не было, он заходил на 9 часов к лесу, я, пригибаясь, побежал на 3 часа. Кувыркаясь между коряг, я услышал еще один выстрел, на этот раз пистолетный.
- "Все чисто, я тут", негромко позвал меня Марко.
Я, удерживая на прицеле полянку, пробрался сквозь кусты. Привалившись к стволу, стоял Марко, СВД была закинута за спину, в правой руке он держал пистолет, а в левой "трофейный" манлихер. Кот был без сознания, но жив, кровь толчками выходила из дырки в плече и вытекала темной лужицей из отверстия в животе. Кот был ужасно грязен и оборван, лицо его заросло и обветрилось, ногти на руках были сорваны, я задрал его свитер - вся грудь была в страшных ожогах. Присев рядом с ним на корточки, я похлопал его по щекам, он открыл глаза, они и вправду были неестественно янтарными, лицо его исказила гримаса отвращения, когда он увидел форму, одетую на мне. Я снял китель и остался в одной футболке, достал сигарету из пачки и предложил ему, он с ненавистью посмотрел на меня и отвернулся.
- "Я не серб, я русский, КейФор, весь этот маскарад, чтоб взять тебя. Кури"
Кот недоверчиво посмотрел на меня, потом перевел взгляд на Марко, и потянул руку за сигаретой. Я подкурил сигарету и передал ему. Он глубоко затянулся, закашлялся и вдруг, на хорошем английском заговорил.
- "Убей меня рус, тебе ведь не жалко? Или пусть снайпер меня добьет"
- "Нет, мы отвезем тебя в госпиталь, тебя вылечат", Марко сел на корточки рядом со мной, но пистолет в кобуру не спрятал.
- "Послушай, камрад, ты ведь испанец?", Кот аккуратно потушил окурок и положил рядом с собой.
- "Да", Марко достал из своей пачки сигарету, также подкурил ее, и, затянувшись, передал Коту.
- "Если вы мужчины, вы убьете меня", взгляд Кота метался с моего лица на лицо Марко.
- "Мы слышали твою историю, не нам тебя судить, но мы отвезем тебя в госпиталь", я уже хотел вызвать станцию, но Марко покачал головой.
- "Послушайте, я отставник, такой же офицер, как вы, я уже прожил свою жизнь, убейте меня. Я ведь на самом деле уже умер, еще тогда когда сжег свой дом", из его янтарных глаз текли крупные слезы, они находили себе путь сквозь иссиня черную бороду и падали в листву.
Мы с Марко отошли на несколько шагов от Кота, Марко молча вытащил обойму из своей Береты и посмотрел на меня, я, представил себе брызжущего слюной комиссара, детей с мертвым котенком, маленькую девочку с круглой гитарой, которую я никогда не видел, и кивнул. Марко передал Берету мне, снял с плеча СВД и, присев на корочки, прицелился в Кота. Я, стараясь не попадать в сектор между Марко и Котом, подошел к нему, все его тело уже била крупная дрожь.
- "Я знаю насколько для тебя важно умереть в бою, но мы пришли сюда не для того, чтоб убивать. Сейчас я дам тебе этот пистолет, там патрон в патроннике, ты можешь взять его, а можешь отказаться, и мы отвезем тебя в госпиталь"
- "Спасибо, пусть Аллах хранит вас и ваши семьи", он неожиданно крепкой рукой принял Берету и что-то вложил мне в ладонь.
Я отвернулся, несколько секунд я слышал бормотанье, а потом птицы вспорхнули с деревьев, гильза кувыркнулась в ветки, я автоматически нагнулся и поднял ее. Марко встал, передал мне винтовку, поднял с земли свой пистолет, вставил обойму и спрятал его в кобуру.
Я разжал ладонь, в ней лежал маленький глиняный кот.
На станции нас уже поджидала французская журналистка, тело ей сфотографировать не дали, в поселке с ней никто разговаривать не стал, поэтому на нас с Марко она бросилась как на последний шанс.
- "Это была дуэль снайперов? Я видела тыкву, Марко расскажи мне", Мари улыбалась самой обольстительной улыбкой.
Марко задумчиво смотрел на красное закатное солнце. Я, отвернувшись от Мари, разглядывал глиняного кота, он был очень смешной, шероховатый и старательно сделанный.
- "Что там у тебя?", Мари переключилась на меня.
- "Пропуск, Мари".
- "Пропуск?"
- "Да, пропуск на приватную вечеринку, которая называется "Удовлетвори Голубя Мира", в программе "амор де труа" (секс втроем франц.), выпивка и плотный ужин", я глянул на Марко, тот улыбнулся краем рта.
- "Какие же вы придурки", Мари спрятал диктофон в карман разгрузки, развернулась на месте и, виляя задом, ушла, - "Придурки!", крикнула она издалека.
- "У меня есть бутылка хорошего вина, мне из дому прислали", Марко взял у меня глиняного кота и в лучах закатного солнца, тот блеснул кроваво-красным.
- "Давай лучше водки, камрад?"
- "Давай".

На столике, рядом с кожаным планшетом стоял маленький смешной глиняный кот. Он, прищурившись, смотрел на нас, а мы на заходящее красное Югославское солнце.




Выкуп


Всё началось отличным свежим утром. Солнце рисовало узоры на стенах старого особняка в одном из предместий Парижа. Нас было пятеро, четверо в гостиной и Дед в кабинете с родителями. Родители были безутешны, Дед бубнил, и время от времени прерывал причитания вопросами. Мы сидели в глубоких диванах, прислушивались к происходящему в кабинете и гадали, куда завтра мы поедем "демонстрировать лучшие стороны своего характера". В Париж из Танжера мы прилетели утром, весь личный состав "прокатной" группы. Термин "прокатная" придумали мы сами. В мире существует тысячи армий, воинских формирований и групп. Некоторые дают своих служащих в прокат. Вы можете взять в прокат, например, автомобиль или кассету, или группу из пяти человек и решить с их помощью какую-нибудь задачу. Прямо, скажем, торчать в экваториальной Африке и пить холодную минералку в прохладной гостиной в сердце Европы - это разные вещи. В воздухе витал дух умиротворения, все молчали и только Чех, разглядывая пузырьки, перечислял страны и ситуации.
- "Сомали потерялась дочь - красный крест, Ибица потерялась дочь - наркоманка, Эверест потерялась дочь - альпинистка, Таиланд потерялась дочь - этнограф".
- "Я слышал там речь о сыне", меланхолично встрял Эвет, грубо оторвав Чеха от фантазий по поводу непутёвой дочери состоятельных французских буржуа.
- "Бразилия потерялся сын, заблудился в борделях", продолжил фантазировать Чех.
Его прервал стук двери и брошенная Дедом напоследок фраза
- "...вы уверены, что тело необходимо везти в любом состоянии?"

Итак, что мы узнали буквально пол часа спустя:
Его зовут Рене, ему 30, он фотограф, сын состоятельных родителей, он гомосексуалист, он не употребляет наркотики (во всяком случае, регулярно), его любят в десятках иллюстрированных изданий Франции и Великобритании, он жутко талантлив и устал снимать гламур. Теперь он снимает войну, он был в Чечне и Палестине, а теперь он улетел в Кот-д'Ивуар и уже не звонит две недели. Родители забили тревогу только после разговора с его другом журналистом, с которым Рене созванивался каждый вечер.
Всё это было очень и очень печально. Нас посылали в самое пекло везти выкуп, который никто не требовал. Все мы знаем точно - если ты снимаешь войну в Африке и не выходишь на связь две недели, вряд ли тебя взяли в заложники. Либо ты убит, либо тяжело ранен. Найти белого убитого фотографа в воюющей африканской стране очень легко... через сутки, очень тяжело через три дня и нереально через две недели. После того как пуля настигнет тебя и уложит навсегда в горизонт, ты расстанешься со многими вещами в определённой последовательности: 15 минут - фотоаппарат, бумажник со всякими разноцветными карточками, цепочку с медальонами или крестом, 30 минут - жилет с надписью PRESS, ботинки и ремень, 12-24 часа - тело - его забросят в кузов, накроют брезентом и перед тем как выбросить в вырытую экскаватором яму, покажут командиру, он внимательно посмотрит и одними бровями покажет - в яму.
Это всё можно объяснить тебе, но не убитым горем родителям, к тому же, если люди желают расстаться с тремястами тысячами евро их тяжело убедить в обратном.
.
Сейчас я немного познакомлю вас с каждым из нашей группы.

Итак:

Дед - 52 года, русский, в прошлом майор ВДВ СССР, кличку получил в регистрационном лагере за седину, морщины, каналами избороздившие лицо и отеческое отношение к сослуживцам.
За свои 52 года успел многое: учился в институте, бросил, поступил в военное училище, окончил, служил, воевал в Афганистане, был ранен, под давлением жены комиссован, два года был старшим "Афганской общины" в одном небольшом городке на Волге, распределял негустые блага и помощь.
Жизнь хорошего гражданина закончилась в один миг, в середине мая. Он спал возле открытого окна своей однокомнатной квартиры, рядом спала жена, в кроватке сопела дочь. Во сне на него разворачивался в тысячный раз вертолёт и вместо того чтобы бить НУРСами духов, опять настилал его и его разведгруппу. Шорох двери обтянутой дерматином вернул его из Кандагара, в замке определённо ковырялись, кровь ударила в голову - бред - успел подумать он и услышал, как открывается входная дверь, половицы заскрипели. - Крупные ребята - отметил мозг и выбросил тело из кровати. Как оказалось потом, их было трое, самому взрослому 19, познакомились в спортзале, били заученно, и чувствовалось, что нервничали. Дед выбрал самого крупного и, пока не проснулась дочь, сломал ему шею, пропустил сильный удар в спину и присел, не стоило им входить в комнату, но было поздно. Песчаная буря поднялась в голове Деда. Потом всё было обыденно и тоскливо. Сосед по площадке вызвал наряд, в "афганский" дом машина приехала неожиданно быстро, маленькая квартирка наполнилась людьми. Плачущую дочь и онемевшую жену отвели к соседу - однорукому бортмеханику. Деда положили на пол, и надели браслеты, потом приехал оперуполномоченный, и браслеты сняли, потом приехали из прокуратуры и опять одели, потом приехал разбуженный и злой начальник райотдела, и браслеты опять сняли, а Деда усадили и стали вытирать руки мокрым полотенцем. На полу остывали три трупа, под столом лежал нож "козья ножка" - начинающие гангстеры прихватили его "на дело", лезвие было вытерто и только мохнатая рукоятка запеклась от крови. Деда судили, в городе бесчинствовали первые рэкетиры, суд был показательный, надо было "не дать кровавой волне беспредела захлестнуть наши улицы".
Дед получил 15 лет, через 4 года он "ушёл", перестал оглядываться и петлять только в Бухаресте, в регистрационный лагерь он привёз русско-французский разговорник с картинками и 4 толстые золотые порванные цепочки, он ими расплачивался по дороге.

Дед - командир, он немногословен, мудр и великодушен. Ему пора на пенсию, но он плохо спит, если рядом не бряцают оружием и не воняет потом. У него есть хобби - он отмечает на маленькой политической карте мира страны, в которых побывал и очень смущается, когда его кто-то за этим застаёт. Он не может понять, как устроен компьютер, но верит, что с появлением "всяких таких штук" жизнь необратимо улучшается. И ещё он ужасно винится перед своими предками - он не передал их фамилию, его дочь, там далеко в России уже вышла замуж и сменила фамилию, а сам Дед теперь носит красивое фламандское имя и такую же нерусскую фамилию.


Теперь пришла пора рассказать о Саве:
Саве 29, француз (вернее бретонец), кличку получил легко - шлялся по лагерю, заглядывал в палатки и белозубо улыбаясь, спрашивал - Са Ва? (как дела? франц.)
Сава из маленького городка, его дед 40 лет закручивал гайку на автозаводе, пил и колотил бабку, его отец 20 лет закручивал на том же заводе гайку, пил и колотил мать, старший брат Савы уже 6 лет закручивал гайку, пил и был готов жениться и начать, кого ни будь колотить. Сава разорвал порочный круг - он окончил школу, продал байдарку, на которой тренировался 10 лет, разбил копилку и уехал на Кубу. Через неделю у него закончились деньги, он подхватил триппер, бродяжничал и, разжалобив старпома с сухогруза "Гавр" вернулся во Францию, в пути он сделал татуировку штурвала, раззнакомился с мотористом и по его совету направился в Легион. Не обладая ни одной воинской специальностью, Сава был чрезвычайно вынослив и пытлив, через 5 лет он был одним из самых лучших капралов полка. Сава очень живой и непоседливый, он может пробежать километров 10, просто чтобы не сидеть на месте. Он обожает дискотеки, врёт девчонкам, что он из торгового флота, мечтает заработать миллион и навсегда уехать на Ибицу. Сава собирает мелкие монетки разных стран в кожаный мешочек, Чех шутит, что Сава, когда-нибудь, станет королём пигмеев с таким сумасшедшим национальным запасом мелочи.


Пару слов о Чехе:
Чех, 38 лет, высушенный и выброшенный, как он любит про себя говорить. На вопрос, кто он по национальности, чех или словак, отвечает чехословак. Любит много болтать, иногда просто так. Чех знает 20 языков, и все их путает, понять, что он говорит можно, только прожив с ним не одну неделю, похоже он изобрёл эсперанто. Когда мне говорят, что человек авантюрист - я вижу перед собой Чеха, это он в гостинице в Танжере за один вечер нарисовал старинную карту, за день организовал экспедицию к сокровищам, а на следующее утро отбыл с 8 тысячами долларов собранными с очень опасных людей. Его ищут везде, он не погиб только потому, что должен алименты сотням детей во всём мире. Если есть в мире такая машина, которую он не умеет водить- он научится. Чех чемпион по рассказыванию историй про "чёрный гроб" и "красную руку", только на африканский манер, девушкам в Дижоне он рассказывал, что его проклял колдун и его член уменьшился в длину с 40 сантиметров до 20, были желающие пойти с ним проверить. Как-то в самолёте он подозвал стюардессу и, показывая на меня, попросил - Вы уж присмотрите за этим парнем, он слепой, но очень этого стесняется и прикидывается зрячим. Я как раз незадолго до этого разжился роскошным фингалом под глазом, сидел через два ряда в своих новых солнцезащитных очках и ничего не слышал. За весь полёт меня практически под руки два раза проводили в туалет, потом стояли надо мной и помогали мне пить сок. Когда меня под руки сводили с трапа, Чех смеялся так, что у него полопались сосуды в глазах.


Эвет - это на турецком - да.
Эвет, 31 год, турок, родился и вырос в семье рыбака, всё детство был болезненным мальчиком, наверное, потому и вырос таким крупным. В 7 лет на спор тушил 10 свечей из дедушкиной малокалиберной винтовки. Дважды сидел в тюрьме за грабёж, один раз в Греции, что такое сидеть турку в греческой тюрьме лучше не рассказывать. Человек, которого невозможно вывести из себя, Чех сдался на вторую неделю и Эвет был принят в "прокатную группу", Чех называл нас ещё "курортниками". Эвет нечеловечески спокоен и смышлён в самых экстремальных ситуациях. Эвет учит японский и мечтает уехать жить в Японию, он бы давно купил себе катану, но ему негде её хранить. Эвет знает все радиопередающие и принимающие устройства в мире, очень странная воинская специальность для такого крупного парня, который так хорошо стреляет, но он сам её выбрал.


Ну и я - Колос. Русский, не женат, без вредных привычек и особых примет.

Итак, нам предстояла увеселительная поездка на берег слоновой кости, помимо замечательных пляжей, дорогущего немецкого пива и белозубых красавиц, там были ещё и некоторые неприятные моменты. Страна разделилась на два лагеря - за президента и за повстанцев. Всё это несколько осложняло оплаченный отдых для группы из пяти "палеонтологов университета естествознания города Лиль".

В 19-30 нам необходимо было быть в аэропорту Шарль ДеГоль, уже через 9 часов мы окажемся в Абиджане. Хотелось побродить по Парижу, но это очень расслабляет, буквально через пару часов ничегонеделания ощущаешь, что не хочешь никуда лететь, а тем более возвращаться к делам насущным. Пару раз нас остановила полиция, проверили документы и, улыбаясь, позавидовали нашему загару. Дед позвонил на Корсику посредникам, в Абиджане нам дадут автомобиль и необходимые документы. Пока Дед звонил, Эвет без энтузиазма разглядывал витрину обувного магазинчика рядом с телефонным автоматом. На витрине красовались ботинки 36 размера на 20 сантиметровой подошве, все обклеенные хрусталём. Чех, заметив взгляд Эвета, тут же пообещал по возвращении ему такие купить. Потом звонил Сава, снова рассказывал матери о кругосветных рейсах и о замечательной работе в торговом флоте и обещал навестить родной дом через пол годика. Мне звонить было решительно некуда, поэтому я принялся изучать рекламу сверхсовременной камеры. Камеру хотелось купить, снимать ей, конечно, было нечего, а потом некому было показывать снятое, но реклама натолкнула меня на дельную мысль.
- "Нам нужна видеокамера под большую кассету", сказал я.
- "Зачем?", поинтересовался Чех, "Будем снимать клипы на пляже?"
- "Согласен, дельная мысль", закивал Дед.
Через три квартала мы нашли замечательную лавку Мохамеда Омрана. Подивившись свалившемуся на него счастью, Мохамед продал нерабочий трёхтысячный панасоник за 50 евро. Теперь мы были готовы на сто процентов.
В аэропорту выпили на дорожку джина и отправились на регистрацию. Таможенник, принимающий декларации, оглядел нас настороженно.
- "Совсем нечего задекларировать?"
- "Можем задекларировать свои добрые намерения", встрял Чех.
Просмотрев паспорта и письмо из Лильского университета, таможенник удивлённо поднял брови:
- "В науке сейчас всё больше крепких мужчин, похоже, очкастых ботаников совсем не осталось".
- "Они уже все в Голливуде", поддержал беседу Чех.
Таможенник увидел на моей руке дайв-компьютер:
- "О, "суунто москито", пижонская вещица! Сам погружаюсь с "коброй"".
Настороженность пропала, мы прошли зелёным коридором - похоже, поездка удавалась с первых минут.
Летели отлично - пили виски, смотрели передачу про гепардов, веселили стюардесс. Пролетая тропик рака, все подняли стаканы "на удачу".


В аэропорту Абиджана было весьма людно, несмотря на гражданскую войну и массовые беспорядки, жизнь кипела, как и везде в Африке. После формального досмотра с обязательным подбрасыванием сумки вверх и шлёпаньем ею об землю, мы вышли на площадь перед аэропортом. Разница температур была существенная от +23 в самолёте до + 46 на улице. Хотелось только одного, поехать в отель, снять моментально прилипшую к телу одежду, принять душ, упасть в постель и ни о чём не думать, слушая шум океана и крики торговцев.
Утопические мысли были прерваны уличным воришкой, который, пробегая мимо, схватил сумку Чеха. Вся проблема была в том, что Чех тоже держал сумку и довольно крепко. Подняв с земли вновь приобретенного "чернокожего друга", Чех внимательно посмотрел в его бесстыжие глаза и покрутил парню никогда немытые уши, как ручки настройки старинного радиоприёмника. Стоящие в 10 метрах полицейские заржали и погрозили Чеху пальцем. Воришка унёсся, выкрикивая проклятья, Чех вытер пальцы об джинсы и изрёк:
- "Если я в течение 15 минут не выпью чего-нибудь крепкого и холодного, то присоединюсь к армии повстанцев".
Поймав такси, мы отправились в отель "Элефант". Отель пустовал, несмотря на весьма доступные цены и неплохие номера, война делала своё чёрное для туристического бизнеса дело.
- "Цель вашего визита?", поинтересовался администратор.
- "Научная экспедиция, будем снимать кино...", сообщил Дед, поймал на лету муху и, не глядя, передал Чеху.
Чех аккуратно зажал её в кулаке, поднёс к уху, немного послушал и попытался вложить её в рот широко зевнувшему Эвету. Все французы - идиоты, вероятно подумал администратор, и чинно передал нам ключи от номеров.

Собравшись через два часа в номере у Деда, мы приступили к расстановке целей и способов выполнения задач. В первую очередь нам необходимо было встретиться с Патриком Ле Гоком, этот доблестный во всех отношениях офицер, дослуживал последние предпенсионные деньки в расположении Легиона в Кот-д'Ивуар. Он уже неделю осуществлял поиск "Сына" и наверняка что-нибудь знал. Сразу после встречи, получения дорожных документов и автомобиля, мы выдвинемся в Ямосукро к повстанцам, там "Сына" ещё никто не искал.
О приближении старины Патрика мы услышали минут за 10 до его появления, сначала на улице завизжали тормоза, вовсю загудел сигнал, и раздались басовитые вопли "Мэрд!" (дерьмо франц.) Далее на лобби зазвенел изо всех сил звоночек, вызывающий метрдотеля и раздался ещё один вопль "Алерт женераль!" (общая тревога франц.) Выяснив у служащего наше месторасположение, Патрик застучал подкованными ботинками по лестнице, ещё через мгновение в дверь нежно постучали ногой, и ласковый бас известил:
- "Скрываться бесполезно, я знаю, что вы здесь - кучка кровожадных подонков". Ввалившись в номер и бросив в Эвета потемневший от пота "Кепи Бланк" (белая фуражка франц. У капитана она чёрная с красным верхом, но называется всё равно Кепи Бланк), Патрик запричитал:
- "Какое свинство держать в этой дыре, такого достойного человека как я... Я мог бы дослужить свои последние недельки на Куру, обучая попугаев воплям из немецких порнофильмов, я мог бы разрывать задницы новобранцам в Кастельнодари, я мог бы работать в "гестапо" в Обани..."
- "Если мне немедленно не налить выпить, случится что-нибудь ужасное", подвёл итог Патрик и плюхнулся в кресло, из которого едва успел выскочить Чех.
Уже через час мы узнали, что десятая бутылка Бэлэнтайнса за счёт отеля. Ближе к полуночи Патрик, заявил:
- "Я должен быть в расположении, солдаты всегда плохо спят без мамочки"
- "Надеюсь "мамочка" поедет не на машине?", вежливо поинтересовался Чех.
- "Я полечу как Питер Пен, слыхал про такого?", Патрик загрохотал ботинками вниз по лестнице, двигатель взвыл, заорал гудок, "мэрд..." уносилось в полночь.

Утро оказалось не таким ужасным, как я предполагал. Мы позавтракали, выпили пива, взяли такси и поехали в расположение Ле Гока. У ворот трепыхался на небольшом ветерке триколор и стоял, вылупившись на группу штатских, часовой.
- "Ваши документы, цель вашего визита, эта закрытая для прохода зона, вы понимаете французский?", выпалил юноша и прижал свой FAMAS (автоматическая винтовка) поближе к сердцу.
- "Малыш, если ты будешь так орать, то к тому времени, когда тебя произведут в капралы, ты сможешь только шипеть как змея", ласково начал Чех.
- "Перестань таращиться на нас и задай себе вопрос - есть ли у вас толстый капитан Ле Гок, склонный к алкоголизму и самодурству? Если есть, то пусть выходит, к нему пришли из профсоюза сутенёров, он слишком долго развлекался в кредит".
Жара и обаяние Чеха сделали своё дело - парень нажал на кнопку тревоги. Через 40 секунд караул уже вовсю целился в нас и ждал информации от часового.
- "Они хотят видеть капитана Патрика Ле Гока, мой лейтенант, но выглядят очень подозрительно, я бы сказал, шайка, мой лейтенант".
- "Разберёмся", успокоил его начальник караула - "Господа, солнышко у нас так и припекает сегодня, поэтому предлагаю прикрыть затылок ладошками и пойти с нами вон в тот уютный домик, где мы могли бы познакомиться получше".
- "Сынок", не удержался Чех, проходя мимо часового, "Если ты будешь так встречать всех гостей, то никто не будет тебе носить кнедлики с пивом".
Мы гуськом шли вслед за гостеприимным лейтенантом, когда услышали трубный вопль:
- "Морис, ты сегодня просто молодец", орал Патрик хлопая себя по голому животу, на нём были только сандалии, шорты и неизменный Кепи Бланк. - "Не спускайте с них глаз, воины", не унимался Ле Гок - "Это опаснейшие сволочи, они выгоняют подвыпившего человека ночью, не завернув ему бутылочку на утро, а ведь в старые добрые времена за это вешали"
- "Свободны", рявкнул он караулу - "Птенчику с ворот, благодарность и сто евро, я, увидев бы эти рожи, точно бы начал стрелять"

Мы ещё раз позавтракали в офисе Ле Гока, и вышли осматривать "дары". У нас был видавший виды "Гелендваген" белого цвета, на него как раз заканчивали наносить через трафарет надписи PRESS. В джип установили радиостанцию. Чех слазил под днище и потребовал сварщика, суть его предложения была проста, но гениальна - приварить две скобы, в которые можно было бы вложить какое-нибудь неприхотливое оружие (ну не FAMAS конечно, а, например, автомат Калашникова). После того, как закончилась получасовая дискуссия на тему "выпадет - не выпадет", Патрик разрешил парню варить и пошёл за автоматом.
- "Если ты принесёшь румынский или китайский АК...", кричал вслед Дед, - "... и я из-за этого погибну, я буду являться к тебе каждый день в твоих снах".
- "Ты, наверное, думаешь, что у меня тут оружейный магазин?", начал прибедняться Ле Гок.
Ближе к обеду, когда уже казалось, что сборы никогда не кончатся, из города привезли одежду наших размеров. Пять пар голубых джинсов, пять бежевых жилетов-разгрузок, пять бежевых кепок. После того, как мы переоделись, и потренировались быстро запрыгивать и выпрыгивать из нашей новой машины, при этом, не забывая в ней камеру и блокноты, мы позвали Патрика.
- "Мы похожи на корреспондентов?", с надеждой спросил Сава.
- "Вы похожи на банду хитрожопых рыбаков, которые забыли дома удочки. Корреспондентами чего вы можете быть? Посмотрите на свои рожи. Сейчас я вас распределю, так, что будет хоть немного похоже, ведь вам придётся проехать через пару постов, и не везде тут одни идиоты"
Нам оставалось только слушать.
- "Так, ты Дед совсем не похож на корреспондента, во первых ты старый, во вторых у тебя очень мрачная рожа, ты будешь водителем"
- "Но водитель тут я", возмутился Чех.
- "Нет, ты не можешь быть водителем, у тебя слишком хитрая рожа, вас будут останавливать на каждом посту, ты будешь корреспондентом другой компании, тебя просто взяли с собой. Ты будешь канадским корреспондентом", подытожил Патрик.
- "Я лучше буду тайской массажисткой, но только не канадским журналистом. Я буду русским журналистом, у меня красивое измождённое славянское лицо", протестовал Чех.
- "Тупо, очень тупо. Русским журналистом будет Колос, если я не ошибаюсь, он русский", продолжал распоряжаться Ле Гок.
- "Вообще-то я хотел быть оператором и сунуть в камеру пистолет, если ты мне его, конечно, дашь", попытался изменить необратимое я.
- "Пистолет я тебе дам, и ты его сунешь в камеру, но камеру будет носить Эвет, у него очень глупый вид, и он здоровый парень, не каждый захочет отнять камеру у такого верзилы"
- "Я хотел быть турецким журналистом", насупился Эвет.
- "Ты будешь большим, тупым оператором", отрезал Ле Гок.
- "А кем же буду я?", заволновался Сава.
- "А ты, сынок, останешься со мной. Мне бы не хотелось, чтоб вместе с этим интернациональным сбродом погиб мой соотечественник, француз. Я скоро выйду в отставку, и ты будешь бегать мне за выпивкой и возить меня на колясочке в бордель".
Сава с недоумением смотрел на нас всех.
- "Да я шучу, недалёкий ты бретонец, ты будешь как раз французским журналистом, у тебя есть блокнот и ручка?".

Плотно пообедав, мы, наконец, покинули уютное расположение Ле Гока и отправились вглубь континента. Солнышко светило, как проклятое, на наших бежевых жилетах растекались тёмные пятна пота. Дорожная пыль, залетающая в открытые окна, смешиваясь с потом, образовывала на лицах коричневые маски. Все как-то разом перестали смеяться и разговаривать. Каждый про себя повторял миссию нашей поездки: говорить со всеми, узнать всё, найти, где бы то ни было, доставить на место. Наши молчаливые рассуждения были прерваны открывшейся картиной, на дорогое лежал чахлый кустарник, заменяющий местным бандитам, обычное среднеевропейское бревно, и стояли два аборигена с пулемётами на ремнях. Пулемёты были нацелены на нас, аборигены махали приветливо руками.
- "Через правую обочину уйдём", посоветовал Чех, "Развернёмся юзом и подавим их как помидоры".
- "Злобный ты журналюга", засмеялся Дед и начал притормаживать.
Машина остановилась, мы все разом натужно заулыбались и достали блокноты, Эвет вскинул камеру.
- "Хай, в чём проблема?", спросил у аборигена Дед.
- "Камеру не надо", блестел зубами один из пулемётчиков.
- "Надо документы, надо рассказывать из какой газеты, какой канал", блеснул знаниями английского товарищ с пулемётом.
Дед протянул пачку верительных грамот, разрешений и АйДи, темнокожему "автоинспектору".
- "Обрати внимание", толкнул меня Чех, "у них нет знаков различий на форме".
- "Вижу", ответил я и полез в камеру за пистолетом.
В это время наш "автоинспектор", засунул всю пачку документов себе в безразмерные штаны и, обводя, стволом пулемёта джип, заявил:
- "Надо платить за проезд, платное место, мне платите тысячу США доллар".
- "Очень честно", согласился Дед, "мы тебе доллары, а ты нам что?"
- "Я отдаю документы, и еду долго на крыше ваш мерцедес туда, вы делаете своё кино, мы едем назад, и вы даёте мне ещё две тысячи США доллар"
Из машины вылез Сава и начал отсчитывать деньги, повернувшись к аборигенам спиной. Те, в свою очередь, сильно расслабились, заулыбались, повесили пулемёты за спину и начали похлопывать машину по капоту, приговаривая, "старый, очень старый, слишком старый". Сава досчитал деньги, часть переложил в карман жилета, а остальные протянул стоящему рядом "инспектору", тот, доверчиво улыбаясь, потянулся. Он уже почти взял пачку, когда его отвлёк звук падающего сзади тела, его напарник уже лежал, закатив глаза, Дед распутывал ремень ручного пулемёта. Увиденное страшно не понравилось нашему чернокожему другу, он изменился в лице и, наверное, хотел что-то сделать, но не успел. Сава от души двинул его в колено ребром тяжёлого ботинка и ткнул кулаком с зажатыми в нём деньгами в солнечное сплетение.
- "Охота на носорогов в заповеднике", подытожил Чех.
Мы с Эветом оттащили куст с дороги на обочину, Дед отъехал туда же. Сава связывал ремнями незадачливых разбойников, Чех подхватил пулемёты и тоже направился к обочине. Всего три минуты и дорога снова свободна, только на обочине стоит старенький джип с надписью PRESS, да весёлые журналисты ходят вокруг него, приседают, пьют воду из баклажек, смеются.

На допрос "стражей дороги" ушло несколько минут, Сава просто достал нож и провёл каждому по горлу, аккуратно, словно намечая будущее место отреза, потом буднично спросил:
- "Не видели тут белого парня? С большим дорогим фотоаппаратом?"
- "Нет, нет", наши парни струхнули всерьёз.
Вы когда-нибудь видели, как бледнеют негры?
- "Жаль", сказал Сава и начал надевать клеёнчатые перчатки, которые раздобыл в автомобильной аптечке.
- "Нееет", забился связанный ремнями самый разговорчивый, "Я расскажу, да мы знаем парня, он тут фотографировать камера, его иметь себе Ндаго"

- "Хм, "...его иметь Ндаго", что он под этим подразумевал?", прервал тишину Чех.
- "В любом случае для него это не так ужасно, как, например, для тебя, Чех", вслух заметил Эвет, вспомнив про ориентацию разыскиваемого.
Мы одновременно захохотали, напряжение спало, к тому времени мы отъехали уже километров на пятнадцать от первой "засады" на нашем пути.
Судьба подкинула нам неожиданную разгадку. Ндаго был местным "бугром" повстанцев, эдаким Чапаевым местного разлива. Его "армия" находилась в опасной близости от регулярных войск президента, он имел незыблемый авторитет и вообще считался человеком немыслимой силы и ума. Всё это мы узнали от "Робин Гудов" во время экспресс допроса. Зачем ему понадобился модный фотограф, мы могли только догадываться, может он хотел снять поясной портрет своей "третьей конной бригады".
Ещё Ндаго был заколдован от смерти, вообще в той части Африки это довольно распространённое явление. Жрецы культа Вуду совершают тайные обряды, потом клиенту выдаётся кожаный ремешок, который необходимо носить выше локтевого изгиба, и полный порядок, не возьмёт тебя ни пуля дура, ни штык молодец.
До места дислокации Ндаго было ещё километров 150, Дед машину не гнал, держал стрелку на сотне, пару раз мы выходили посмотреть, не выпал ли из-под днища автомат, но он настолько слился от пыли с днищем, что казался вылепленным как детская пасочка. Через час нас остановили на блокпосту, на крыше старого доброго VABа (бронетранспортёр) загорал долговязый капрал-шеф, два легионера первого класса усердно махали нам катафотом. Дед опустил окно и протянул документы.
- "Говорите по-французски?", поинтересовался парень, внимательно изучая вверительные грамоты и официальные пропуска.
- "Не только говорим, но ещё и поём на нём грустные песни, ну если выпьем, конечно", Чех, пользуясь случаем, вышел размять ноги.
- "Колос, а я знаю капрал-шефа, это Грюа из 13 DBLE" (13-ая полубригада Иностранного легиона, расположена в Джибути, Северо-Восточная Африка).
- "Вот и отлично, сиди и не высовывайся", удержал я вскочившего Саву.
- "Но, Колос... Мы же, мы вместе, мы на Корсике ещё лодку вместе утопили...", Сава ломился как молодой лось на выход.
- "На обратном пути у тебя будет куча времени, чтоб утопить с ним ещё одну лодку. А сейчас он увидит тебя, обрадуется, удивится и расскажет по радио о странном появлении Савы в дурацкой одежде, который направляется в логово повстанцев", я говорил и продолжал крепко держать Савву, при этом краем рта улыбался в окно капрал-шефу.
- "Нам это надо?"
- "Нет", Сава успокоился и начал поправлять на себе жилет, "Колос, ты продуманный до отвращения, тебе надо было стать каким-нибудь менеджером и всё время писать в блокнотике", бурчал Сава.
- "У меня ещё всё впереди", пообещал я себе и Саве.
В это время Деду вернули документы и ещё раз посоветовали развернуть машину и не ехать к оголтелым повстанцам, которые все сплошь наркоманы, мерзавцы и бабайки. Из окон отъезжающей машины мы с сочувствием оглядели одинокий блокпост, при других обстоятельствах мы конечно бы поддержали ребят и морально и выпивкой, но сейчас каждый час был на вес золота.

- "Грэнуй (лягушка франц.), грэнуй...", ожила радиостанция в машине, "грэнуй, мэрд..."
- "Да, Патрик"
- "Что нового? Соскучились, журналисты?"
- "Честно говоря, нет"
- "Только что доложили о вас с поста, сказали, подозрительные засранцы"
- "Патрик, тебе не знаком некий Ндаго?"
- "Конечно знаком, это, мать его, местный Че Гевара. Только я вам сразу скажу, не брал он вашего голубка, он парень идейный, кровь и плоть чёрного континента, заложники - не его почерк"
- "Спасибо, Патрик, сегодня больше связи не будет, скоро будем у твоего друга"
- "Он мне не друг. Но и не враг. Тут надо пожить, чтобы понять, отчего вся заварушка. Берегите себя, до связи грэне".

Следующий пост был защищён основательно, мешки с песком, два грузовика поперёк дороги, на небольшом кирпичном домике крупнокалиберный пулемёт с полным расчётом. Человек десять вокруг грузовиков.
Дед снизил скорость, а потом просто заглушил двигатель, мы плавно подкатились к посту. Вышли из машины все сразу, Дед достал документы, Чех помахивал блокнотом, как будто, был готов в любую минуту взять интервью. Нашу машину тут же ненавязчиво окружили.
- "Вы находитесь на территории независимого временного правительства, можете звать меня Пепе", торжественно сообщил нам представительный командир.
- "Да? Замечательно, мы любим всё независимое, Пепе", ободрил его я.
- "Здесь не действуют преступные законы президента Гбагбо", продолжил встречающий.
- "Тем лучше", заверил его я, "если у вас есть вода, и еда, то мы можем предложить виски и ещё мы можем написать про вас статью. Среди нас есть знаменитые журналисты", я покосился на Эвета и Саву, которые втихую отбирали друг у друга камеру.
- "Осветить нашу борьбу, это очень хорошо", идея пришлась командиру по вкусу, "Вам очень повезло, сегодня к нам приедет великий человек, борец за справедливость и обличитель преступного президента, наш учитель Ндаго". Услышав это имя, все бойцы вокруг заулыбались, наиболее искренне, почему-то получилось у Чеха.
- "Буквально несколько неприятных формальностей", наш провожатый сделал пару жестов бойцам. Нас быстро похлопали на предмет оружия, залезли в машину и заголосили - "Рэйдио, рэйдио..."
- "Радиостанцию придётся отключить, она побудет у меня, пока вы будете у нас в гостях"
- "Без проблем", согласились мы
- "Если у вас есть ещё какие-нибудь средства связи, тоже оставьте мне их"
Больше у нас ничего не было, грузовики тронулись с места, освобождая нам проезд, мы въехали в приграничный посёлок повстанцев.
Надо сказать, что посёлок был многолюдным и мирным, напряжение не ощущалось, вооружённые люди были словно декорация к обычной африканской жизни. По улицам сновали куры и детвора, было много женщин, кое-где стояли припаркованные автомобили. Мы оставили машину перед официозно выглядящим зданием и проследовали за нашим провожатым. В помещении несколько людей в форме склонились над картой, ещё один парень за столом чистил пистолет, за этим же столом пожилой повстанец печатал что-то на пишущей машинке, с трудом разыскивая очередную букву.
- "Знакомьтесь, это иностранные журналисты, они приехали к нам на ужин, ещё они напишут о нас"
Все мы важно покивали.
- "Странно, что правительство вас сюда пустило...", парень оторвался от пистолета, "Мы же тут все преступники и сволочи"
- "Мы совсем ничего не знаем о конфликте, в этом весь смысл нашей командировки. Непредвзятый репортаж", Дед присел на кушетку и достал пачку сигарет, "Можно?"
- "Да конечно", командир достал одноразовый Крикет.
Ярко зелёная зажигалка выглядела в этом помещении как пришелец с другой планеты. Дед обошёл всех с открытой пачкой, все одновременно закурили, и повисла тишина. Первым её нарушил "секретарь", он оторвался от машинки и произнёс:
- "Вы должны написать...Когда полиция убивает детей, это неправильно...", он глубоко затянулся, "так не должно быть...", ещё одна затяжка, "и тюрьмы... люди сидят там всю жизнь, человек не должен сидеть всю жизнь в клетке, все рождены вольными", после этих слов старик как-то сник и снова начал настукивать на машинке.
Я чувствовал себя погано, посмотрел на Саву, но тот тоже отвёл глаза. Мы ехали в самое логово, ехали, чтобы найти сумасбродного белого парня и вернуть его респектабельным родителям. Мы были молоды, веселы, злы. Мы были готовы к чему угодно, готовы были голыми руками разорвать в клочья сколько угодно повстанцев, готовы были принять бой любой сложности, уничтожить любые преграды и в очередной раз доказать - мы лучшие, это нам по зубам. Но мы не были готовы к такому простому приёму, к такой горечи в глазах старика, к такому сельскому виду повстанцев. К простому человеческому горю, к такой решимости, когда выбор прост - или ты сидишь всю жизнь в клетке, или берёшь в руки оружие и живёшь вольным человеком, пусть недолго, но вольным. Гнетущую тишину нарушили крики с улицы, сигналя и разгоняя кур и детей, к штабу подъехал видавший виды Ровер. В комнате все обрадовано засуетились, парень торопливо собрал пистолет, карту повесили на место, мы перебрались все под одну стенку, Чех бестолково листал блокнот. Первым в дом зашёл Ндаго, было видно по реакции окружающих. Это был довольно пожилой, но крепкий человек, он обнял всех своих соратников и кивнул нам. Следующим в помещение ввалился обвешанный фотоаппаратурой наш дорогой "сын", за ним вошёл свирепого вида парень, недобро на нас покосился и стал между нами и Ндаго.
- "Это журналисты, может, наконец, мир узнает правду о нашей борьбе", пояснил Пепе.
- "Да, хорошо", Ндаго устало прервал его, "оставьте нас, мы поговорим, и принесите поесть"
В комнате остались только мы, Ндаго и "свирепый" парень. Парень ужасно нервничал, он уже дважды проверил на месте ли его пистолет, прикрытый рубашкой, было видно, что он готов отдать за своего командира жизнь, причём в любую минуту.
- "Для чего вы приехали", просто спросил Ндаго. "Вы же никакие не журналисты, это же очевидно"
Парня начала бить крупная дрожь, и он в третий раз пощупал свой пистолет под рубашкой.
- "Да, мы не журналисты", Дед улыбнулся и протянул пачку сигарет Ндаго.
Нервы у парня окончательно сдали, он рванул рубашку так, что полетели пуговицы. Но пистолет достать не успел, тяжёлый ботинок Эвета рубанул воздух и опустился парню на плечо, он мешком упал под стол, Эвет поднял хромированный кольт и положил его на стол.
- "Это мой племянник", невозмутимо заметил Ндаго, "ему хочется быть полезным, он хороший парень, но глупый".
Эвет с необычайной нежностью поднял "свирепого" юношу, положил на кушетку и начал ощупывать ключицу.
- "Мы приехали по поручению", продолжил Дед.
Все сидели так чинно, как будто ничего не произошло.
- "Мы совершенно чужие в вашей стране и вашей борьбе люди, мы просто заберём фотографа и отвезём домой", я очень дипломатично мигнул Саве, и мы стали по обе стороны проёма двери.
- "Нет необходимости в силе", Ндаго покачал головой, "парень сам пришёл к нам, я думаю, он не захочет уезжать. Всего двадцать дней с нами, но он видел всю боль моего народа".
- "Почему же вы не давали ему звонить домой?", Дед крутил в руках блокнот, "если бы он позвонил, мы бы не летели сюда..."
- "Мы не можем выдавать своё местоположение, все средства связи у нас запрещены"
- "Но ведь это секрет Полишинеля", воскликнул Сава, "ведь все знают, где заканчивается, чья территория".
- "Приказ - никаких средств связи", Ндаго снова качнул головой, "мне жаль, что вы зря совершили такой длинный путь, может вы искупаетесь, когда будете улетать?"
Он смотрел на нас чуть ироничным взглядом уставшего человека. Человека, который никогда уже не улетит из своей страны и не искупается просто так. Человека, который каждый день видит, как гибнут его люди.
- "Давайте поужинаем", предложил Ндаго, "Рене славный парень, у него есть талант, он поднимает камеру именно тогда, когда нужно. Пока я распоряжусь, вы можете поговорить с ним", Ндаго вышел.
Мы переглянулись, всё вышло совсем не так, как мы планировали. В жизни всё иногда бывает намного проще, чем предполагаешь. До ужина мы решили Рене не трогать. Ужин нам показался необычайно торжественным, мы принесли несколько бутылок виски из машины, женщины накрыли на стол, пресный свежеиспеченный хлеб и душистое острое мясо. За столом нас было человек пятнадцать, мы с аппетитом жевали мясо, отламывали куски хлеба и макали их в пряный соус в деревянной миске. Чех рассказывал какую-то древнюю байку про моряка, у которого начал расти хвост, все смеялись, виски пилось, как вода. Я смотрел на чёрные улыбчивые лица, на ярко белые зубы, разрывающие мясо, на синие белки глаз, и меня не покидало странное предчувствие, что эти люди веселятся в последний раз. Чтобы отогнать неприятные мысли я кивнул Саве. Мы поманили Рене из-за стола. На улице было темно и прохладно, какие-то неведомые насекомые звенели на все лады. Рене пьяно улыбался:
- "Напишите об этих людях правду, тут у каждого своя правда, но вы всё равно разберитесь во всём и напишите. Я подарю вам замечательные кадры, у меня семь плёнок, там есть поразительные кадры. Там не только война, там есть такие портреты... Любой дом моды взял бы этих парней..."
- "Рене", прервал пьяный восторг Сава, "мы приехали, чтобы забрать тебя домой".
Рене трезвел на глазах.
- "Домой? Но я не хочу домой, скоро войска президента будут идти в наступление, я не могу это пропустить. Кто вы такие? Что за штуки? Как это домой?", он попятился назад в дом. Я схватил его за воротник.
- "Ты почему не звонишь родителям, придурок?"
- "Я... Тут неоткуда...Да я думал об этом...Неужели?"
- "Да, представь себе", Сава притянул Рене за рубашку поближе к себе и зловеще прошептал, "мы очень хотим убраться отсюда побыстрей, у нас не такие длинные каникулы, и мы ещё не купались..."
- "Нет, я не поеду", Рене был похож на упрямого мальчишку.
- "Послушай варианта всего два: первый - ты поедешь с нами по-хорошему, мы спрячем негативы так, что ты их сможешь вывезти и напечатать, ведь это важно? Вариант второй - мы сейчас разобьём все твои камеры, выбросим негативы, тебя засунем в багажник и уезжая задавим кого-нибудь из твоих новых друзей..."
- "Свиньи", Рене вдруг неожиданно заплакал.
- "А ты ожидал, что за тобой приедут гуманисты?", Сава похлопал Рене по плечу, "ну, малыш, не грусти, пойди попрощайся со всеми, нам пора".

Мы покинули лагерь повстанцев, без всяких затруднений, пообещав, что включим радиостанцию отъехав минимум на десять километров. Выезжая, Эвет показал мне на парня за пулемётом, тот спал, подложив ладошки под щёку.

Через пол часа мы подключили питание к станции, я щёлкнул тумблером.
- "Грэнуй, грэнуй...", осипшим механическим голосом взорвалась станция.
- "На связи"
- "Одну секунду"
Через мгновенье мы услышали отборную брань Патрика.
- "Молнией, слышите, придурки, молнией оттуда. Правительственные войска сформировали колонну, десять единиц бронетехники, двадцать грузовиков людей, молнией оттуда, молнией...".
С колонной мы столкнулись на посту возле белеющего в ночи VABа. Все машины шли со светомаскировкой на фарах. Дед объехал колонну по обочине, на заднем сиденье тихо заплакал Рене.

В аэропорту Чех выложил на таможенную стойку коробку с плёнками.
- "Содержание плёнок?", спросил таможенник в нарядном мундире.
- "Девочки, чёрные вкусные девочки", Чех облизнулся.
Таможенник брезгливо поставил печать в его паспорт и подвинул коробку вдоль по стойке.

Прошли всего сутки после того ужина, но все эти весёлые белозубые парни жили теперь только на негативах Рене.



Пуля

Своё рождение я помнила смутно - превращение из единого, целого, податливого, не имеющего никакой формы в острую твёрдую сущность. Раз и готово.
В отличие от миллионов других созданий с самого рождения я знала своё предназначение в жизни. Поразить цель, не просто улететь куда-нибудь со свистом, и рассекая воздух отколоть кусок цемента или дерева, нет, я должна поразить цель, попасть в яблочко, ведь не даром я снайперская пуля.
Соседи по пачке у меня были такие же целеустремлённые, молодые, злые и весёлые. Только одна, лежащая с краю капсюлем гильзы вверх была озабочена двойной навеской пороха. Как она прошла весы и ОТК, как насыпочная машина умудрилась сыпануть в неё две порции - не знал никто, никто особенно и не волновался.
Жизнь в пачке была не особенно веселая, но и не скучная, все знали, что рядом лежат ещё пачки, а все они надёжно запечатаны в железный ящик - "цинк". Цинк мало разговаривал с положенными в него боеприпасами, на нём было много чего написано, он много чего видел и чувствовал себя старшим.
На заводе цинк надолго не залежался и отправился в долгий путь железной дорогой, ящики где-то выгружали, где-то загружали, что-то писали на них мелом и краской. И, в конце концов, выложили на бесконечные стеллажи.
Тусклый свет и запах сосновой доски, который не перебивал даже острый запах латуни от гильз - это слишком скучно, если это на всю жизнь. За стенами арсенала со свистом летела жизнь: люди рождались и умирали, изобретались новые механизмы, приходили в негодность старые, начинались и заканчивались войны. Мимо стеллажей как в ускоренной перемотке пролетали люди в форме - усатые и безусые, худые и толстые, старые и молодые. Иногда они брали ящики с полок и делали отметки в журнале, но цинк стоял неприкосновенно, и все его обитатели уже отчаялись начать жить.
Как всегда, то чего ждёшь годами, происходит неожиданно и слишком буднично. Поздно вечером, когда никакой смены караула быть уже не должно, в арсенал пришли люди. Среди них были и обычные военные - "командиры старых учётных журналов", но были и новые в необычной форме, нервные, напряжённые, от них пахло жизнью и делом, тем делом, которое с рождения было знакомо каждому обитателю любого цинка. Они говорили на непонятном языке. Вместо росписи в журналах они доставали маленькие прямоугольные пачки бумаги и передавали "командирам журналов", и снимали со стеллажей цинк за цинком и возвращались снова. Жизнь закрутила цинк водоворотом, он трясся в грузовике, сверху на сосновых досках ехал разобранный комбайн. Мимо светлячками летели огни станций и городов, сёл и таможен. Незнакомая речь, непривычные отметки в незнакомых бумагах и, наконец, пункт прибытия. Приехали поздно ночью, выгружались из машины весело, со смехом, возбуждённо. Цинк сразу всем сказал:
- "Скоро у каждой пачки будет свой хозяин", и замолчал, не отвечал на вопросы, видно думал, чем будет заниматься дальше - собирать окурки или разогревать тушёнку королевскими порциями. Вскрыли его наутро, с десяток глаз уставилось на пачки, руки потянулись, и пачки начали перекочевывать в карманы и подсумки. Так я оказалась одной из двадцати, хотя до этого была одной из миллиона.
Жизнь оказалась штукой сложной и непостижимой. Молодой хозяин, звали его Энвер, был человеком невоенным, что вызывало у меня серьёзные сомнения. Как же мне выполнить своё предназначение с этим студентом? Энвер был на войне недавно - три месяца, прошёл базовую подготовку снайпера отделения, получил Снайперскую Винтовку Драгунова румынского производства, четыре подсумка, жилет-разгрузку и сильно задавался. Зрение у него было отменное, такое же, как у его отца и деда и прадеда. Вместе с хорошим зрением Энверу передалось и основное дело всей его жизни - жить надо праведно, вовремя совершать намаз, строить крепкую большую семью с девушкой из его мест и передавать заветы предков дальше. Ну и конечно убить серба. Без этого никак, его прадед убивал неверных и дед, отец мечтал об этом всю жизнь и Энверу тоже придётся.
На самом деле Энверу очень хотелось мотоцикл, ну и видеокамеру, как у однокурсника и конечно во Францию, и заниматься там сексом со всеми девушками, пока ноги не отнимутся. Но этого он сказать, конечно, не мог, да и некому всё это рассказывать.
На вопросы:
- "Меткий орёл, убьёшь собаку серба?", Энвер не особо задумываясь, отвечал:
- "Конечно", а думал всегда о мотоцикле, ну и немного о девушках. О таких девушках, которые рекламируют колготки или автозаправки или электроинструмент по итальянским телеканалам, которые так хорошо ловились в его местечке.
За границей Энвер был всего один раз, когда они с двоюродным братом ездили в Венгрию на день рождения дяди. Уже перед самым отъездом домой в магазине он услышал знакомую речь и очень обрадовался, потом они ели горячие бутерброды с теми ребятами, и орали песни и решили, что Югославия получше Венгрии в сто раз. Да, они были, конечно, сербами, парень и девушка, такие же молодые и беспечные, как и они с братом. С ними было очень здорово, они были вместе за границей, они были Югославы и очень этим гордились, и радовались одним и тем же вещам: тому, что Русские уже врядли будут воевать с Американцами, тому, что прогресс шагает огромными шагами. Сидели на берегу пруда в самом центре Будапешта и гадали: успеют ли они слетать в космос как туристы или нет, будут ли компакт диски стоить как кассеты, и будут ли вообще кассеты, отменят ли все государства границы. Вернулись они с братом тогда домой весёлые, но ничего дяде рассказывать не стали, мало ли - всё-таки сербы.
С тех пор многое изменилось, занятия в университете прекратились ещё осенью, и хоть из его знакомых ещё никого не убили и не изнасиловали, но Энвер уже много слышал об ужасных зверствах неверных. В мечети тоже всё время говорили о злых джинах, вырвавшихся из бутылки, о сербских собаках и о руссах, которые век угнетали и держали в страхе пол земли и до сих пор не угомонятся. Потом в их дом пришли авторитетные люди и Энвер, и отец ушли защищать свою родину. На их местечко пока, правда, никто не нападал, но к беде надо готовиться загодя, как говорили авторитетные люди. Так Энвер стал снайпером и воином Аллаха и истребителем сербов.
Я в целом была довольна своей жизнью, меня и ещё девять моих сотоварищей уложили в рожок и держали в подсумке. Я ничего не понимала, винтовка и подсумки были румынские и говорили на непонятном языке, хозяин тоже, целей вообще пока не было и всё опять становилось рутинно.
Вечером в палатку пришёл командир и двое штатских, Энверу и ещё трём крепким ребятам приказали собраться и сесть в микроавтобус. В автобусе их кратко проинструктировали: цель - только немного навести шуму на миротворцев ООН в семидесяти километрах от их лагеря, необходимо было переодеться в форму сербских полицейских и напасть на административную часть лагеря ООНовцев. Стрелять лучше на поражение, потому, что среди ООНовцев правоверных всё равно нет, а если и есть, то Аллах простит ошибку. Может эта акция и не принесёт большого урона оккупантам, лезущим не в свои дела, но уж точно настроит их недружелюбно по отношению к сербам. Энверу стало как-то не по себе, одно дело поле боя, как он себе это представлял - стрельба со всех сторон, крики, дым и он, хорошо замаскированный холодной рукой снимает цели одну за одной. Другое дело на рассвете, когда все спят, ворваться в лагерь миротворцев и просто начать их убивать. Натягивая сербский мундир, Энвер всё время думал:
- "Это сон, это не со мной. А как же Париж? А мотоцикл? А девушки? Что я буду им рассказывать? Что расстреливал спящих людей, переодевшись в форму противника?" Приехав на место, командир, тоже одетый в сербскую форму выстроил их перед автобусом. Прошёлся вдоль короткой шеренги и, похлопывая беретом по ноге, оглядел каждого. Потом достал из кобуры пистолет и сказал:
- "Я знаю, как вы все ненавидите этих иностранных выродков, этих нелюдей, которые пришли на нашу землю, чтобы разрушать мечети и убивать детей и женщин. Также я знаю, что каждый из вас хочет показать себя героем, так, чтобы им гордились все его родные и знакомые. Я говорю это каждому, струсить сейчас - это предательство всего своего народа, сегодня я карающий меч Аллаха. Есть вопросы?" Вопросов не было, Энвер почувствовал, что никогда не научится ездить на мотоцикле, и его ладони вспотели. Всем дали пол часа на последнюю молитву перед боем, Энвер судорожно сжимал цевьё винтовки, перебирал чётки, но мыслями был очень далеко от правого дела. Он думал о разном - "Почему все воюют? Кто это придумал? Почему есть народы, которые вообще ни с кем не воюют? Почему он не один из них? Страшно ли умирать?"
В это время в блочном домике на станции ООН разворачивалась серьёзная баталия в "морской бой". Русские офицеры Алексей и Миша обучили этой хитрой игре своих испанских коллег ещё пару месяцев назад, те в свою очередь поделились сокровенными знаниями с египтянами, которые рассказали правила тайцам. В районе было довольно спокойно, и месяц на станции жили припеваючи, спали до обеда, потом объезжали район, играли в волейбол, до полуночи смотрели телевизор и конечно не выставляли никакого боевого охранения. Всё круто изменилось с приходом нового комиссара станции - майора Брегна. Немец оказался немцем на все сто процентов, он застроил свободолюбивых арабских офицеров до состояния тихой ненависти, русские даже хотели научить их антифашистским песням, но и без этого сопротивленческие настроения были сильней, чем в Париже в 1943. Брегн просыпался в пять утра, проверял посты, принимал контрастный душ, будил всех в 6-00 по громкой связи и собирал на получасовую оперативку через 15 минут после побудки. Опоздание контрольной машины с маршрута на пол часа, расценивалось как инцидент, и высылалась поисковая машина. Не удивительно, что майора "полюбили" все и со страшной силой и с нетерпением ждали, когда же он снова сильно понадобится фатерлянду и бундесверу. В эту ночь на боевом охранении должны были стоять четыре человека: Марко, Алексей, Мирослав и Алладин. Учитывая странный архитектурный замысел строителей станции - "ставь домики, как придётся", приходилось бдеть на довольно большом друг от друга расстоянии. С собой обычно брали радиостанцию, пистолет, фонарь и флягу с чаем, кофе или коньяком. Тот, кто стоял под фонарём на въезде ещё брал стульчик и журнал.
Я почувствовала, что именно сегодня мне предстоит самое интересное в моей жизни, я не могла ошибиться, я была первой в рожке. Я вошла в патронник тихо, как по маслу, без зазоров и увидела наконец-то мир таким, как он и должен быть - длинный коридор, спиралью уходящий в небо, а там, в конце коридора - отверстие и за ним весь мир. Я застыла ледяной иглой, всё во мне напряглось, мой стальной сердечник гудел от нетерпения, порох ждал знака от капсюля, капсюль от бойка, боёк ждал ударно-спусковой механизм, УСМ ловил малейший сигнал от спускового крючка, ну а тот в свою очередь от Энвера. Вот такая длинная цепочка, а замыкается в долю секунды.
Алексей даже не почувствовал удар, он просто оказался лежащим на земле, всё случилось мгновенно, ещё падал, шурша страницами, журнал, с грохотом откатывался стульчик, а красная тяжёлая мокрая ткань уже упала на лицо и потянула вниз. Очнулся он от пинка, короткая недвусмысленная команда "мертвец" и побежали дальше. С трудом повернул голову, тело не слушалось, их немного, пятеро, бегут к домикам, все с автоматами. Рука сама нашла в жилете радиостанцию, зажал палец на тангенте, а сказать ничего не смог, только захлебнулся кровью, закашлялся, попробовал привстать на локти. Увидел, как через проволочный забор лезет ещё один, снайпер, вон СВД тащит как девушка весло. Рука пистолет держит, он весь липкий, как дослать патрон в патронник, дослал.
- "Снайпер заметил, всё.... Стоит совсем мальчишка, смотрит, перепугано. Да, сука, это ты меня, ловко, да, с первого выстрела. Ну что вытаращился, добивай. Пистолет закрыл бледное лицо в берете. Где же Бог, не хочу умирать, не сейчас, ну что я им сделал, голубь мира. Снайпер привстал на колено, тяжело не попасть с 10 метров из СВД, глаза закрыл и жмёт на курок, щенок. А я не успел выстрелить, столб огня из дульного компенсатора ослепил, выстрел оглушил, здравствуй смерть. Нет, опять тошнит, значит живой. А что же со снайпером? Вот он лежит, вокруг головы лужа маслянистая натекает в гравий, что это было?" И опять красная, мокрая, тяжёлая ткань потянула вниз.
Очнулся уже в госпитале, нападение на станцию было отражено, было убито трое нападающих, троим, удалось скрыться, был убит Мирослав в упор выстрелом из пистолета в голову и я ранен. На тумбочке рядом с кроватью лежала плитка шоколада, банка колы и маленький помятый кусочек металла. Пуля прошла по касательной к артерии и остановилась об ключицу, конечно сломав её. Миша прибежал через час, после того как из госпиталя позвонили о том, что я пришёл в сознание. Сказал, что на станции дурдом, нагнали солдат, оцепление. Завтра будут прощаться с Мирославом, тело полетит на родину. "Фашист" хотел лично меня навестить, но его не отпускает комиссия и журналисты. Миша уже засобирался уходить, когда я догадался спросить
- "А кто снял снайпера того с СВД, что меня прибил?",
- "А никто" ответил Миша, "Он сам себя снял, двойная навеска пороха в патроне или в ствол песка набрал, когда лез через забор, пол башни затвором снесло, винтовка румынская, гарантия ИЖМАШа не распространяется. Ладно, выздоравливай, погрёб я". Миша ушел, тяжело громыхая по коридору, в связи с нападением всех "обули" в бронежилеты. Ребята со станции заходили два раза в день, мешали налаживать интимные контакты с медперсоналом. "Фашист" ввёл в контрольный маршрут "посещение раненого камрада", поэтому я дважды в день получал свою порцию похлопываний и пожеланий выздоровления на всех языках мира. По ходу мне рассказали, что нападавшие были не сербы с вероятностью 100 процентов, потому как вряд ли среди трёх убитых христиан все трое были обрезанными. Да, кстати - патроны у снайпера советские ещё были новосибирского завода. Не хочет, значит, русская пуля русского убивать. Пулю я, кстати, из госпиталя забрал, сначала носил в кармане в платок завёрнутой, но уж очень многие просили показать, пришлось немного обойти напильником, чтоб одежду не рвала, просверлить дырочку и одеть на шею.
Так я получила нового хозяина. Хозяин был такой же, как я - русский, говорил по-русски, улыбался как русский и напивался также. Вот где жизнь началась, не жизнь, а малина. Свежий воздух в лицо, солнце. Оказывается человек, если выжил, начинает жить намного интенсивней, всему радуется сильней, больше ест, больше пьёт, с девушками опять таки знакомится ну просто со всеми. Так, что - привет вам всем с верёвочки, может, когда и встретимся, пива выпьем или водки. С нами - с пулями иначе лучше не встречаться.


Осень
Осень 1995 года выдалась в Югославии очень тёплая и ясная, щебетали птички, светило солнышко, травка зеленела. Не замечали всего этого только 40 человек, которые в этот момент стреляли в белый свет как в копеечку, перебегали туда сюда и требовали вертолёт и 'сраных ЮэНовцев'. А суть дела была такова - чёрные выслали к белым (не буду называть стороны, дабы не 'разжигать') разведгруппу числом 8 человек, в их обязанности вменялось записать на карту минные укрепления приграничного района. Но разведгруппа случайно наткнулась на вооружённую группу ополченцев. Стороны разбежались по разные стороны шоссе и начали палить в сторону вероятного противника. Всё бы было неплохо, если бы в этот момент мимо не ехал автобус со студентками церковного училища, разведгруппа разделилась, четверо выскочили на дорогу, расстреляли лобовое стекло автобуса и взяли 35 человек в заложники, потом под прикрытием заложников переместились на 150 метров от шоссе к заброшенному зданию тракторной мастерской. Требования их были простыми - вы нас отпускаете, мы под прикрытием заложников уходим на 2 км. южнее, заложников отпускаем и до свиданья. Ополченцев это не устраивало, их условия были простыми - отпускайте заложников и будем стрелять друг в друга "по честному" пока кто-нибудь не победит. Такой вариант не устраивал разведгруппу, потому как они разведгруппа - им карту надо домой принести, а не погибнуть смертью храбрых. Переговоры зашли в крепкий тупик. Спустя пол часа прибыл серый броневик UN, оттуда вылезло два офицера, выслушали доклад ополченцев, попросили не стрелять над ухом и связались с ближайшей станцией по рации. Ополченцы приободрились, смекнули - тут заложники, значит, пришлют снайперов, перебьют разведгруппу и вообще этот прецедент не пойдёт на руку противнику, война войной, а терроризм - это плохо. Ещё через пол часа вместо элитного подразделения спецназа, громыхая на ухабах, приехал УАЗ, из него, потеряв каску, нетвёрдо вышло тело - оно было двухметрового роста, имело внушительное пузо и 'на глаз' весило 200 кг. Тело нагнулось, подняло голубую каску, одело - на каске красной помадой поверх белых букв UN MP была нарисована красная звезда, а слева криво написано ЛЁХА. Из машины тело вытащило снайперскую винтовку Драгунова, закинуло её за спину и пошло в сторону стрельбы. Ополченцы растерялись и перестали расстреливать небо, офицеры UN заулыбались и достали телу из броневика мегафон, разведгруппа выслала на 25 метров вперёд бойца, который поднял в двух руках автомат и крикнул - "мы все умрем, но не сдадимся". Тело выдвинулось в сторону разведгруппы метров на 10 и подняло вверх СВД, потом поднесло ко рту мегафон, включило его и на ужасном английском спросило:
- "Ду ю спик инглиш ?"
Разведгруппа ответила после паузы:
- "Йес".
Далее привожу стенограмму диалога. Т. (тело) Р. (разведгруппа)

Т. - Я тут охотился на кабана, у вас кабаны худые как велосипед и слишком быстрые, вот у нас на Украине кабан толстый (снимает винтовку, кладёт на землю) и непуганый (идёт в сторону мастерской);
Р. - стой, где стоишь (лязгает затвор);
Т. - можно я выйду из кучи говна, в которую я стал (медленно идёт вперёд);
Р. - (сдавленный нервный смех);
Т. - (расстёгивает кабуру, достаёт ПМ) - Тут у нас всё есть: горячая вода, спутниковое телевиденье, вертолёты, компьютеры, но нету патронов на этот сраный пистолет, а я все по пьяни расстрелял позавчера. (кладёт пистолет на землю и продолжает медленно идти);
Р. -Стой - мы будем стрелять;
Т. -Если убьёте меня, никогда не узнаете анекдот про исповедника и обезьяну (уже отошёл от автобуса метров на 50);
Т. -Вообще то я дипломат, не тот, конечно, который ходит в дорогом костюме, пьёт мартини и трахает топ моделей;
Р. -смеются;
Т. -Я плохо учился, меня одели в это (показывает лопающуюся на нём форму полиции UN) и отправили получить пулю в живот (смачно хлопает себя по животу);
Р. -смеются (ополченцы тоже начинают посмеиваться и переводят тем, кто не понимает по-английски);
Т. - Если у вас там есть красивые девушки - найдите самую красивую и передайте ей, что сюда идёт герой в чистых трусах, и он утром мылся в душе и вечером, если его не убьют, пригашает её в кино;
Р. - ржание;
Т. - (подходит уже практически к мастерской, достаёт флягу из нержавейки, откручивает, отбрасывает в сторону мегафон, в одной руке держит флягу, второй стучит в стену) Открывайте - я выпивку принёс;

Его заволакивают внутрь, через 10 минут он передаёт приказ по рации - броневику и ополченцам отойти на 500 метров на север. Ополченцы ворчат, но подчиняются, из мастерских вываливает стайка девушек и водитель автобуса, бегут в автобус, автобус заводится, сдаёт назад и уезжает. Ещё через 5 минут из мастерских выходит разведгруппа и перебежками уходит в посадку - из посадки крик:
- "Так что там про обезьяну и исповедника?"
В ответ тело хохочет. Ещё минуты через 3 выходит - подбирает мегафон, идёт в сторону УАЗа, подбирает ПМ, подбирает СВД, садится в УАЗ, машина, выписывая кренделя, проезжает мимо броневика, мимо ополченцев, мимо автобуса, в котором офицеры осматривают девушек на предмет ранения, мимо колонны грузовиков, мимо войны - в лес, к кабану, в тёплую Югославскую осень:


автор: Сухоруков дмитрий андреевич

[DrAlex]

Бляяяя... Скока же букаф!

[tony]

портянки никогда не читаю

[ошрплгп]

типа интеллигент?

[tony]

ну , типа ,да, с моей то рязанской мордой

[ошрплгп]

москаль ты, москаль!

[tony]

апять йа не там родился

[ошрплгп]

потому что георгины!

[tony]

патаму чта гладиолусы

[ошрплгп]

нихуя! георгины! потому что круглые